Век недавно от нас ушедший, начинался очень бурно и чисто в земном и
в космическом смысле. Наиболее чуткие сердца и души, созданные, чтобы
воспринимать эти вибрации, чувствовали это с невероятной силой, и,
естественно, этот призыв высекал из их душ искры открытий, а иногда -
откровений. Но ничего не бывает на пустом месте.
Я прочту стихотворение, которое предваряет события ХХ века:
Есть бытие, но именем каким
Его назвать? Ни сон оно, ни бденье
Меж них оно. И в человеке ум
С безумием граничит разуменье.
Он в полноте сознанья своего,
А между тем, как волны на него
Видения бегут со всех сторон.
Как будто бы своей отчизне давней,
Стихийному волненью отдан он,
Но иногда, мечтой запечатленный,
Он видит свет, другим неоткровенный
(Баратынский 1 половина Х1Х века)
Воистину этот « свет, другим неоткровенный» в
конце Х1Х – начале ХХ вв. был властным призывом к сердцам, умеющим
видеть, слышать и отвечать.
Сегодня мы встретимся с удивительными личностями этого времени:
Б.Н.Бугаев и М.А.Волошин. Борис Николаевич Бугаев = А.Белый. И –
Максимилиан Александрович Волошин. Если в имени Борис мы слышим Борея –
северный ветер, охлаждающий и властно заставляющий остывать сердце,
Бугаев – некое постоянное сопротивление, противостояние, то Максимилиан
Александрович Волошин – это максимум, собранный, активизированный,
самоутвержденный предел, который держится за землю во имя того, чтобы
слышать космический стержень, основной тон.
И вместе с тем – волочение. Происходит его фамилия от «Влахов» - старинных итальянцев, которые жили в России.
Философы этого времени совершенно уверенно утверждали, что конец- Х1Х –
начало ХХ века были вехой соединения греко–российского сознания.
И это удивительным образом воплощалось в двух названных мной фигурах.
Б.Н.Бугаев был сыном известного в Москве профессора математики в
университете, жившего в сложной семье, где были нежная и вместе с тем
отрешенная мать и самодовлеющий дух отца, вокруг которого крутилась и
бурлила университетская знать. И Боря Бугаев, синеглазый,
бледноволосый, кого он потом назовет Котиком Летаевым в одном из своих
произведений. Он, действительно, был «Летаев», и удивительным образом
его внешность была под стать его внутреннему состоянию: он почти не
держался земли, находился почти в подвешенном состоянии. Математика
вошла в него, как музыка сфер. Математические формулы несут в себе
точность и абстракцию нотных звуков. И из них слагаются некие
пространственные формулы, облеченные в звук. Первыми произведениями его
были симфонии. Крепясь и дрожа, он прочел их отцу и отец сказал, чтобы
он бросил это занятие, потому что это все никуда не годится. Но вокруг
него были люди что-то понимающие в занятиях поэзией. Один из них –
Сергей Соловьев (племянник В.Соловьева) - был другом Б.Бугаева и
литературоведом и искусствоведом. Как бы параллельно идущим по жизни с
ним. Стоит сказать, что они были женаты на двух сестрах, внучатых
племянницах Ивана Тургенева, Асе и Татьяне Тургеневых.
Для того чтобы оградить Б.Бугаева от гнева отца и от профессорского
ореола, молодые люди, поразмыслив, решили дать ему псевдоним. Искали
они его в начале алфавита – первых опорных буквах: А.Б. Как ни странно,
это соединилось потом с другом последующих лет и антиподом А.Белого –
А.Блоком. Таким образом, А – Б стало их общим вензелем. И многое их
потом в жизни соединило.
Я говорю об этом, потому что символизм был светочем и неким
объединяющим началом всех мыслителей и творцов этого времени. Что такое
символизм? Это нечто частное, объединяющее в себе многие частности.
Когда мы говорим «светило», мы же имеем ввиду не только Солнце, но и
другие светила, которые в космосе в множестве и множестве роятся.
Символизм – это такое явление, которое нагрянуло со страшной силой на
мыслителей и творцов начала ХХ века.
Мир менялся, облик его менялся. Это происходило не только в России.
Сотрясения происходили и в Европе, и Европа содрогалась и дрожала в
корчах социальных изменений. Надвигался научно-технический прогресс
совершенно костоломным образом на социум человеческий. И люди под этим
давлением ощущали очень сильное напряжение, к тому же менялся и
социальный строй. Во всем этом было то самое странное желание
зацепиться за что-то общее, чтобы выдержать частное, чтобы преодолеть
эту самую тряску, эти вибрации.
Я затрону сейчас мироощущение А.Блока, который буквально с первых стихов и в книжных заметках говорил: «Я постоянно ощущаю вибрации, вышибающие меня из колеи; я все время слышу гул вокруг себя».
Вероятно, именно этот гул создал обстановку, от которой, мощнейшим
образом вздрогнула Российская душа, творя своих адептов-пророков и
провозвестников. Почему я говорю «Пророков»? Потому что, действительно,
нам сейчас в ХХ1 веке ясно становится, что они видели и понимали про
нас больше, чем видим и понимаем мы теперь. Мы находимся в некоем
расплывчатом состоянии, когда нет толчка, нет ощущения движения вперед,
нет под ногами трамплина! Но, тем не менее, есть у нас теперь ощущение,
что мы теряем под ногами почву, русскую нашу почву, родимую; мы ее
перестали ощущать, как нечто свое собственное, как свое лоно. Как свое
пространство. На котором держится «самостоянье человека»:
Два чувства дивно близки нам
В них обретает сердце пищу;
Любовь к родному пепелищу,
Любовь к отеческим гробам.
На них основано от века
По воле Бога самого
Самостоянье человека
И все достоинство его
А.С.Пушкин
Конец Х1Х – начало ХХ веков невероятно в душах
людей образованнейших и невероятно тонконастроенных будил щемящее
чувство потери этого самостоянья и достоинства. Россия дрожала. Воздух
дрожал. Дрожала вся атмосфера того, к чему люди были привычны. И я бы
даже назвала это время так: «Серебряный век – барометр своей эпохи», пограничные состояния которого всегда вызывают у людей тревогу.
Так вот, А.Белый, надевший на себя маску этого псевдонима, очень
ощущал, что он находится в потоках, которые им крутят, им вертят, его
вздымают, его бесконечно отрывают от опоры. Он называл себя «сейсмографом».
И – удивительное дело: в это время невероятно бурно и мощно развивалась
не только поэзия. Это был взрыв живописного, архитектурного,
музыкального прорыва талантов. Рождались такие индивидуальности, на
которых потом уже можно было ориентироваться и которые уже не
встречаются в наше время (Врубель).
И в это же время уходили Л.Н.Толстой, П.И.Чайковский. Вот что
интересно. Я повторю: мы ощущаем новизну и воспринимаем ее до тех пор,
пока в ней есть что-то нам непонятное, нами необработанное в нашем
восприятии… Пока она шерстит, пока она вызывает некое раздражение. Как
только это кончается – гладко по рельсам – мы привыкаем и как бы
оставляем за собой, мы продвигаемся сквозь толщу этого нового явления.
А шерстило очень. В Москве и Петербурге дружным клубком клубилась
художественнотворческая жизнь. И удивительно, - эти люди были все
связаны между собой невероятно преданно и любовно. Я заключаю это даже
по таким абсолютным антиподам, как А.Белому и М.Волошину, которые друг
другу писали, которые друг о друге знали и, которые шли совершенно
разными путями, но, тем не менее, пульс на руках друг друга они
чувствовали на расстоянии. Таким образом, могу сказать, что А.Белый за
2 часа до собственной смерти написал некролог, посвященный уходу
Волошина. А Волошин писал стихи, посвященные А.Белому:
Ты держишь мир – простертый пламень,
И нынче сроки истекли.
В начале год великой брани
Я был восхищен от земли.
И на замок небесных сводов
Поставлен. Слышал, смуты полн,
Растущий вопль земных народов
Подобный реву многих волн.
И с высоты недостижимой
Низвергся вестник, Богу зримый,
Как вихрь сверлящей синевы
Огнем и сумраком повитый
Шестикрылатый и покрытый
Очами с ног до головы.
И своды потрясал звездны
На землю кинул он ключи
Земным приказывая безднам
Извергнуть тучи саранчи
Чтоб мир пасти жезлом железным.
А на вратах земных пещер
Он написал огнем и серой
Любовь воздай за меру мерой
А злом во зло воздай без меры.
И, став как млечный вихрь в эфире
Он указал весы: смотри: в той чаще мир –
В той чаще – гири, все прорастающие в мире
Давно завершены внутри.
Так был мне внешне мир показан
И кладезь внутренний разъят
И, знаньем звездной тайны связан,
Я ввержен был обратно в ад.
Один, среди враждебных ратей,
Не их, не ваш, не свой, ничей
Я – голос внутренних ключей
Я – семя будущих зачатий.
Так Волошин видел А.Белого. Мне кажется, в этих откровениях есть такая
внутренняя связь, которую сейчас между людьми увидеть почти невозможно,
особенно – между художниками. Все толкаются, все ищут друг в друге
раздражители, сопротивления, внутреннее неприятие, не говоря о том, что
сейчас вообще открытый взор в мир и его события трагичнейшие, быть
может, для нас. Не хотят люди туда смотреть. Не хотят. И, по сути, мы
сейчас находимся в состоянии страусов, прячущих голову под крыло.
Совсем другое было во время этого разноголосья, когда «смех толпы
холодный» удивительным образом не пугал этих людей. Они все были изгои,
они все были другие, они все были стаей белых ворон! Но они друг в
друге чувствовали такое подспорье, такую удивительную внутреннюю
единость, что могли существовать и могли творить поддерживаемые друг
друга. Так вот, маска А.Белого, как говорит М.Цветаева, дала ему
страшную свободу – отказ от корней. Он был выброшен птенцом, о нем
говорили, что у него был желтый пух над головой, как у новорожденного
цыпленка, и небесно – голубые глаза человека, который насквозь
просвечен эфиром. Он производил впечатление князя Мышкина. Он никак не
совпадал с тем, что хотели от него, что в нем пытались видеть и он сам
не мог понять, кто он: композитор, философ, биолог, поэт, литератор или
критик? «Я в критика и литератора больше верил, чем в поэта».
Мы с вами как-то говорили об Андерсене, человеке, который был очень
странен для своего времени, и, который, очень хотел быть драматургом.
Он писал пьесы, ездил по всяким городам и весям, пытался проталкивать
пьесы в театры, а дома, оттого, что был в отчаянии, писал сказки
маленькой девочке – соседке. И в результате, как это часто бывает,
оказалось, что он – не то, что он о себе думал, а совсем другое. Вот
таким же был и А.Белый. У него написано такое количество литературы,
что, пожалуй, никто из современников с ним не может сравниться. Это был
удивительно плодовитый автор. Он написал в прозе огромное количество
романов,(«Серебряный вол», «Петербург», «Москва», «Начало века», «На рубеже 2-х столетий»)….Они изданы. Нам «разрешили» теперь его читать. Но мы еще пока в эту не приподнятую целину не вонзили свое знание.
Параллельно шли стихи с удивительными названиями. Первый его цикл назывался «Золото лазури» (это название дала ему М.Цветаева). Следующий – «Пепел», третий – «Урна», четвертый – «Звезда», пятый – «Первое свидание», шестой – «После разлуки».
Все это до такой степени точно математически выверено, музыкально и
строфично, так благородно и так глубоко, что этот образ летуна,
которого носят стихии, который нигде не уживается, которого ветром
сдувает в минуту; у него нет постоянного мнения ни о чем – каждую
секунду оно в нем меняется – и, тем не менее, – он автор такого
количества литературы! Его последняя жена Клавдия Николаевна,
единственная оправдательница его явления, говорит: "Его
надо было видеть за работой, тогда бы вы поняли, какой это колоссальный
дух, как он умеет себя сосредотачивать и собирать и вкладывать в то,
что он делает".
(Читает «Во храме» из «Золота лазури»)
Вот это ощущение новизны, свежести,
сиюминутности, - это единственное, что дает творчеству настоящий
импульс рождения, только свежесть. Но она должна быть обязательно
оперта на что-то очень фундаментальное: без этого не родится ничего! В
наш век, когда мы, пытаемся клонов делать из ничего, все это идет в
«ничего». Понимаете, чтобы быть устойчивым не только в мире, но и в
самом себе, необходим взгляд снаружи на самих себя. И вот он, молодой,
в 24 года, он пишет:
(Читает «Жертва» из «Пепла»)
А.Белый был великий спорщик. Он содержал в
самом себе антагонизм. Все время в нем сражались противоположные
потоки. И именно это и было в нем его величайшим богатством. Именно
это-то и было тем самым импульсом, из которого рождались поиски,
сомнения. Постоянная потеря опоры и поиски этой опоры. Мне бы хотелось,
читая его стихи, попытаться влюбить вас в этот удивительный мир.
Который создавал А.Белый, (потому что нам всем недосуг и невдомек)
(Читает «Виселица» из «Урны»)
И все-таки была и любовь, была и радость, были и слезы, были и
путешествия, были и поиски, и жажда новых впечатлений и бесконечное
ощущение жизни, жизни и жизни, которую можно искать по-разному: можно
зарывшись носом в песок (сохранять, что имеешь), а можно все время
взлетать и вихрем гоняться за этой крылатой особой, которая называется
жизнью.
Я хочу сказать о двух женщинах, которые единили этих двух мужчин: Ася Тургенева (внучатая племянница И.Тургенева) и Маргарита Сабашникова (дочь издателя). Это - все литература, это – невероятный круг русского речевого словесного творчества.
Сложнейшие отношения. Вообще – это было время поисков прекрасной дамы.
В.Соловьев оставил завет святой женственности, воплощенной в Софии,
премудрости, и эта софийность ложилась прекрасным образом на Русь. И
эта женственность была прочувствована всеми поэтами – и женщинами, и
мужчинами, которые были в кругу Серебряного века. Они все ощущали эту
озаренную женственность, эту премудрость. Вообще в премудрость войти не
так-то легко, и пути к ней разные: это гора в небеса, и на ней ( Х е 1)
путей.
Так вот. Эти две женщины, прибавляю сюда и
Л.Менделееву, невесту и жену А.Блока. И вот, эти три женщины неотрывно
связаны с тремя столпами Серебряного Века.
И куда эта премудрость выводит? В это время в Европе идут мощнейшие
открытия и поиски духовного человека. В нас сейчас «спустили материал».
Мы уплотнились до такой степени, что пребываем в очень тугом
пространстве, в которое нас вбили при помощи научно-технических
программ: вещи! Вещи! И они, как назло, говорят, что они «вещие». А
они вещают только о том, что они подчинили себе человека и лишили его
самостоятельности и независимости. А в те времена конца Х1Х- начала ХХ
веков вся Европа и Россия пыталась вырваться в дух, и найти в человеке
основание не материальное, а вырваться в тот мир, который человека
держит, который намного шире и пространней, чем его тесная телесная
оболочка. А женщины всегда более чуткие душевные существа, у них легче
душевность переходит в духовность, а у мужчин гораздо плотнее сознание
и самосознание - самовитое начало, «Я» в человеке. Это прекрасное
качество, оно дано нам, чтобы мы через него, через этот ствол ощутили
суть и смысл развития (без ствола не бывает развития! Мы существа по
образу растения, которое имеет корни, и ствол и замечательную крону!) И
вот эти 2 женщины оказываются на строительствеГетеанума. Что это такое?
Германия, сейчас сложным образом прощается со своей фашистизацией,
которая принесла такой огромный урон и такое глубокое падение всей
Европе и следы которой, как дурное семя, прорастают сейчас то там – то
там, вспыхивают как злые искры. В противовес этому нарождающемуся
явлению, самовитости германского национального эго вдруг услышали люди
философствующие (любящие мысль и сознание), что в германском сознании
есть глубокий корень, давший многообразующее распространение
качественности. И был это никто иной, как В.Гете. Опять же во время
своей жизни он не был всеми принят и всеми понят. И именно в конце Х1Х
– начале ХХ века вдруг нашелся человек, который услышал и понял, что
это – живое древо, которое проникало и внутрь человека и во все то, что
вокруг него, и в соединении всех архетипов явленных на земле в виде
минералов, растений, животных, - всего того, что имеет свои общие
начала! (А мы знаем, что Гете занимался и цветом, и минералами, и растениями и находил в них первообразы). Так вот этим человеком был Рудольф Штайнер.
А православная церковь считала его вероотступником и предала его
анафеме, как предала Л.Н.Толстого. (Как начинаешь слишком много думать
и понимать, - ты теряешь руководства старшинства церковного, а раз так
- ты – заблудшая овца, которую надо розгой в сторонку)…
Так вот эти 2 талантливые женщины оказались в круге Рудольфа Штайнера именно застройщиками, зачинщиками завсегдатаями строительстваГетеанума, то
есть некоего храма – духа человеческого. Именно через них эти 2 поэта
оказались в русле этого искательства. А что такое антропософия? Это
мудрость, которая знания опускает во человека, ищет внутри человека все
его чудо, все его внешние проявления. Ведь все корни – внутри нас, мы
только забываем и редко-редко стараемся вспомнить.
И вот это строительствоГетеануматоже
характернейшим образом подвергается страшным катаклизмам. Туда
собирается вся Европа и много русских. Это было абсолютное единение
людей абсолютно вне национальностей. И, когда это уже было на 20-30
году строительства в рождественскую ночь это здание загорается
(говорили потом, что это было якобы самовозгорание, но, я думаю, это
такое же «самовозгорание», как и в Манеже в день инаугурации Путина).
Хочу сказать, что этот огонь воспалил души людей, которые чисто в это
верили, чисто к этому относились, ощущали в этом определенный знак к
терпению, к внутреннему сосредоточению и умению перешагивать через
испытания. И вот А.Белый и М.Волошин эту ступень перешагивают – каждый
на своем пути, каждый на своем качестве, каждый по–своему. А.Белый,
который всегда влюблялся и всегда увлекался, а потом отталкивался, а
потом – спорил, а потом опять возвращался… В больших внутренних
противоречивых настроениях шел он к самопознанию и познанию этого
явления – антропософии.
Волошин же человек совсем другого склада, человек плотный по своему
внешнему складу, совсем другого материального состава. Он, прежде
всего, задал себе задачу пройти всю Европу ногами и Северную Африку, он
ощутил космос через Землю, который ощутил и знает собственными ступнями
и энергетику Земли ощущает через свой ствол. Он в Европе был
замечательным искусствоведом и писал для русских журналов статьи об
европейском искусстве, о живописи, о поэзии, со многими был знаком, со
многими просто дружил…И он начинал писать под влиянием Верлена,
Бодлера, настроений французской литературы. Будучи совсем другого
душевного склада, он искал свой путь.
Необязательно, - он не считал себя в то время поэтом. И вот как человек
приходит к тому, к чему он призван? Очень постепенно. Очень постепенно
он ощутил, что поверхностно-подражательная стезя – это не его стезя. И,
что он должен ощутить свою землю. В то время говорили, что Европа ушла
в какое-то отвердение, а в России было слияние с Грецией, с тем
первоначальным духом красоты, который был нам явлен в Золотом веке
древнегреческого эллинистического искусства. Прошедший через все земли
(и Греции) М.Волошин возвращается в Россию и начинает чувствовать и
понимать, что же такое Россия.
Вдруг в нем возникает такая мощная любовь, такое ощущение боли за землю, на которой он стоит, с которой он связан корнями…
(стихи о России)
Не знаю поэта нашего времени, который мог бы так страстно, больно,
любовно, гневно ощущать себя вместе с землей, на которой он рожден.
Но это не конец пути. Если А.Белый, пометавшись по Европе, вернулся в
Россию и пытался прислушаться к тому, что происходит, он писал в журнал
«Весы», а Волошин писал в это время в «Аполлон», в «Сирин», в «Софию».
И он, наконец, уходит от этого пламени и оказывается в Крыму, Киммерии
и вдруг обретает покой, самосознание и самоукрощение, весь этот пыл
превращается в удивительный взгляд на людей; он начинает видеть живых
людей, он начинает их любить. И никогда любящий взгляд не бывал пустым.
(Любящий взгляд всегда притягивает к себе людей). Он обретает
почву в Киммерии, в Коктебеле, свой дом, похожий на храм или на корабль
с алтарем или носом корабля, открытым в Черное море…Удивительным
образом к нему начинают сбегаться приметы той, эллинистической Греции.
Он находит на берегу после бури кусок корабля, того, древнегреческого,
почерневший, скрепленный теми гвоздями (он был уверен, что это был
корабль Одиссея). Он привез с собой из Египта слепок головы царицы
Таиах. Для него все это пространство стало единой Родиной, вместе с тем
бескрайней, бесконечно–пространственной. И эта пространность выразилась
в том, что вокруг дома, как соты, начали обрастать новые и новые
комнаты, потому что к нему стали съезжаться люди.
(Читает стихи М.Волошина)
Это, действительно, было место, на котором можно было объединяться. (Теперь
мы не можем в Крыму объединяться, потому что на этом месте – торжище.
Так обычно и бывает; когда духовный светоч угасает, там начинает
собираться шлак). Но не так все ужасно. Вы, наверно, знаете, что на
Киммерийском заливе, справа, другой вулкан давно погасший, в слоистом
очертании нагорий, которые спускаются к воде, именно с точки зрения
Коктебеля вырисовывают профиль Волошина. И это – не случайное видение!
Это – удивительно величавое создание природы. Слева же, на горе
Сюрюкаян находится его могила, на которую люди ходят те, которые хотят
приобщиться духа, идет туда для тишины, для того, чтобы побыть с самим
собой и послушать музыку сфер, потому что этот край, действительно,
наполнен каким-то ощущением вибраций, возвышающих душу человека.
И это факт! У Волошина бывало в гостях по 150 человек! И моментально
организовывался общий стол, садились в 3 смены обедать, по вечерам
читались стихи, слушали друг друга, смотрели на небеса, наблюдали за
движением планет (на « палубе» всегда стоял телескоп). Но не в этом
дело.
А дело в Любви. Потому что в самом Волошине преобразилась жажда набирать в жажду отдавать.
Маргарита Сабашникова была женщиной своего времени, она была
одновременно увлечена и поэзией, и Волошиным, и В.Ивановым. И все эти
метания, собственно говоря, разрушили ту тонкую структуру
взаимоотношений, которая была у них трагична для Волошина (он тяжело
это переживал). А.Белый метался в своем вихре. Он находил немногих
людей, понимавших его. Но, тем не менее, современники написали большие
тома воспоминаний. О Волошине, об А. Белом, где вы можете вычерпать
очень много сведений и подробностей. Но, дело в том, что этот «пленный
дух» (М.Цветаева об А.Белом) обрел, наконец, в женщине, его понимавшей,
то спокойствие и возможность сидеть за столом, которое обрел в
Маргарите Степановне Заболоцкой – Волошине М.А. – тоже тишину, доверие,
преданность и умение слышать насквозь то, чем человек живет.
А я хочу напомнить, что Максимилиан Волошин был замечательный художник
и музой его была именно Киммерия. Он с утра до вечера писал акварелью
(что даже раздражало Маргариту Сабашникову), он отдавался этому, уходя
в миры своих видений.
Он видел в Киммерии все ее слои, он одновременно писал по 6 акварелей,
он знал, куда положить 1 краску и, чтобы не тратить краски, он клал
одновременно серую на все 6, розовую на всех шести и т.д. И в этом была
скромная собранность, концентрация, и умение дозировать и время, и
чувства, и выразительные средства. (При той широте души, которая была
совершенно необъятна в его большом и гармоничном теле).
В отличие от А.Блока, у которого был пух на голове, у него были мощные,
круто вьющиеся волосы Зевса, такая же бородища, причем не выпадающие и
не меняющие цвета (пшеничного цвета мощные завитки, золотящиеся на
солнце). Ходил он по Коктебелю в холщевой рубахе до колен, чем
раздражал местных болгар. Общественное мнение заставило его надевать
порты, чтобы были видны из-под рубахи. Но его это удивительным образом
не смущало. Волосы его были прихвачены кожаным ремешком, либо полынным
венком и это удивительно соединяло в нем Зевса и Ярилу. Это
славяно–греческое соединение, о чем говорили и Соловьев и В.Иванов,
воплотились в Волошине как нельзя более выразительно и раскрывали его
образ.
Я в завершении прочту стихотворение, часть из его произведения «Русь». Вообще, я рекомендую всем читать его, потому что у него – большие поэмы, например, посвященнаяпротопопу Аввакуму (он – символизируется с образом), Серафиму Саровскому. Я прочту кусочек, который просто благоустраивает общее настроение:
(Читает: «Любить без слез, без сожаленья»)…
Р. S. Я думаю, что самое лучшее – это прийти домой, взять томик стихов,
полистать, почитать и подружиться с этими удивительными душами, потому
что – честное слово – Серебряный век дал такого пинка всему российскому
самосознанию! Оно до сих пор нас питает, оно до сих пор живо! И нет
никаких альтернатив в нашем искусстве, которые могли бы сказать: «А вот
у нас!» все они жили в меру того, как была устроена их душа, очень
по-разному. Многие из них ушли насильственным образом. Людей, которые
слишком много думали и понимали, надо было подстричь под общую гребенку
и серебровековцы попадали под нее страшным образом.
Эти 2 поэта умерли в собственных постелях, за что я очень благодарна
судьбе, потому что они сумели додумать и довести, что им было дано, до
конца, и что они остались светочами без того жуткого перегара, когда
знаем, что человек уничтожен. Но, в дальнейших моих выступлениях, я
думаю, мы еще коснемся самых разных аспектов Серебряного века,
повстречаемся с такими удивительными личностями, которые дадут нам
новую пищу к размышлению и к дальнейшим встречам. СПАСИБО.
