Сейчас наши авторы мало заботятся о том, как их будут воспринимать. Они говорят: "Я! Сделал! А вы как хотите: воспринимайте – не воспринимайте. Мое индивидуальное ощущение вполне законченное, а вы все недоразвитые существа, если не умеете читать мой язык". В какой-то мере это правда, потому что восприятие общественное, конечно, не поспевает за восприятием индивида, творца. Творческий человек – это передовой отряд, который простреливает действительность своей эмоцией, мыслью, своим сознанием, максимально далеко, так далеко, что только через 50 лет общество начинает воспринимать эту границу, а до этого ощущает некое неудобство и несоответствие с самим собой, и протестует, низводит творца. Это происходило со всеми авторами: такими даже, как А.С.Пушкин! И - как П.И.Чайковский, прекрасными и понятными. И это удивительно, что общество очень часто даже такую малую новизну, очень приближенную к общественному восприятию, не принимает, сначала отталкиваясь, не пытаясь в неё проникнуть. В этом есть та особенность человеческая – охрана индивида с его собственными установками , с его собственным восприятием, которое затыкается мнениями (слово похожее на мятую бумагу: смяли ком и заткнули дырку восприятия. Это «непроходимое мнение»). Мнение -  всегда субъективно! Оно потом очень быстро истлевает, и, если человек замирает на этом мнении, он никакой новой информации больше не получает. Живет в мире мнений, то есть замкнутых возможностей восприятия.

Что же касается слова звучащего…то я не знаю высшего наслаждения, когда я, общаясь с автором, попадаю в его живой творческий импульс, начинаю слышать и понимать путь его эмоционального взрыва, движение его сознательной мысли и цель его формы, в которую он облекает свое произведение. И, когда мы встречаемся с напечатанным текстом, происходит очень длинный процесс. Потому что и время уводит нас от авторов, и лексика другая и другой мир окружающий, и другая совершенно среда, и другие эмоции. Когда же мы встречаемся с автором, которого не читали, мы по первости идем за строкой, то есть. строчка бежит впереди нас, мы строчку воспринимаем как отдельное явление. Но постепенно появляются связи между словами, потому что мы начинаем чувствовать, как дышит строка, потом появляется связь в строке, потом начинаешь чувствовать, как появляется желание продлить этот смысловой поиск и мы переходим в следующую строку, и таким образом, мы постепенно начинаем постигать тело этого произведения.

Общаясь со студентами, я часто вижу, как они пытаются раскрашивать слова. И что же из-за этого получается? Получается искусственный цветок. Он не пахнет, он не имеет живого дыхания, он не питается корнями своими из истока произведения, он абсолютно внешний, его мгновенно можно превратить в пыль. Когда же происходит проникновение в тело произведения, мысли и чувства интерпретатора, происходит чудо: мы приобщаемся к авторской пульсации. И когда она (эта авторская пульсация) становится вдруг ощутимой, - такой высокий восторг проникает в душу! Ты начинаешь чувствовать, что крылья этого творческого акта очень далекого от тебя, начинают помогать тебе проникать, поднимают тебя над текстом и ты начинаешь чувствовать целиком произведение.

А ведь что интересно: сказка (а русская особенно) все это хранит в своих анналах.

Что такое клубочек, за которым вечно ходят герои наших сказок? (Колобок) Это тот самый путь прохождения, постижения через все узлы событийные, через явления, через смены ситуаций, - и он катится дальше, а мы идем за ним и принимаем весь путь, потому что этот путь и есть шкала! Есть великий опыт: и – народный, и – авторский. И он (клубок) притекает к единому концу, к единому финалу.

Наше интерпретаторское искусство (искусство читателя) уже сматывает с того конца рулончик, уже зная финал. Мы сматываем его к началу! Но мы уже осведомлены, уже как бы вооружены, мы озарены этим путем, этой перспективой, этим чувством целого.

И вынося произведение к слушателю, я уже несу целиком свет этого произведения, всего его образа, я не выкручиваю каждое слово отдельно, я знаю эту вереницу, эту перспективу, эти подробности, эти углы и закоулки, которые нужны были автору для того, чтобы через сопротивления, эти удивительные вещи, которые называются контрапунктом (противостояние) борением. Которые находятся внутри (Tesa- Antitesa).  Кажется, что борения разрушительны, нет! Без борения нет победы! А в художественном произведении именно эти борения дают возможность двигать мысль, двигать лирический поток через все буераки, преграды к завершению. И, в результате, даже тогда, когда произведение трагично, нам автор дает целое, нам автор дает трагедию в ее преодоленности: и это – уже созидательный момент. Это дает возможность творчески нам смотреть на трагедию и даже на трагический конец, как на осознанную необходимость. А что это? Это – свобода. Какой корень? Обод! Свой! То есть человек должен иметь самоограничительный обод и знать, что он им управляет. В меру этого обода может позволять себе расширять его, увеличивая свой внутренний объем.

 Когда произведение уже освоено, воспринято, понято, и ты к нему приобщен и становишься как бы соавтором, потому что несешь автора в себе, его пульсации тебя все время оживляют… ты идешь, ты исследуешь, ты хочешь поделиться и отдать это ощущение живого процесса, который через тебя может быть излит к слушателю, и ты можешь дать этот импульс оживления большому количеству людей.

Есть австрийский замечательный автор – Райнер Мария Рильке, у него в стихах «памяти погибшего друга», где есть строчки:

Твой добрый гений ныне,

Иначе произносит тот же текст,

Но как, пленясь его манерой чтенья,

Я полн тобою, ибо это ты!

Вот он мост от автора к исполнителю, это – доверие авторское! Да, конечно, это  будет другой голос! Но он будет проникнут авторскими эманациями. И поэтому автор доверяет себя читателю с надеждой на то, что его открытия, его трепет душевный, его боль, послужат людям в будущем и даст возможность преодоления его собственной. Поэтому, когда я прикасаюсь к стихам и мне говорят, что нет там никакого борения, что все там просто и светло… жизнь и природа…которая просто существует…природа. Да нет. В том-то вся и штука, что есть вот этот ключик, когда природа входит в творческий акт. Это не подражание природе, это совсем другое!

Это – отражение в душе творца, которое дает новый образ, образ восприятия, новые ощущения, новый ракурс видения природы. Потому что у каждого он свой! Нет его, объективно. А произведение искусства дает некую возможность чувствования этого образа, как целого. В этом смысле я хотела бы вам напомнить два стихотворения А.С.Пушкина и Тютчева, самых светлых, казалось бы, стихов, которые мы знаем с детства.

(Читает «Люблю грозу в начале мая»)

Вот эта  "безмятежная " картина несет в себе грозу! А гроза – это – угроза!

Мы знаем, что всякая гроза – это тревога. Но Тютчев сумел выразить эту тревогу с таким светом, с такой внутренней цельностью и чувством счастья, что мы не чувствуем здесь тревоги. И он открывает этот надземный мир нам! Там идет своя жизнь, и люди внизу, очень зависимые от всего того, что делается там, в их мире. И казалось, «ты знаешь, - ветреная дева»… (кто такое? Что такое?)   «Кормя завесова орла»…*Зевса мы знаем…)     «Громокипящий кубок»  (А пролить можно всякое! И там идет своя война! Свои отношения!)  «Смеясь, на землю пролила».  (В данном случае, это – игра богов).

И мне кажется, что Тютчев, с его невероятно чуткой и совестливой душой открывает эту возможность дышать всей грудью этим весенним ароматом новизны. Почему это ему было нужно? Что он всегда такой? Что, у него других импульсов не было? Нет! Ему это было необходимо так же, как и всем нам, глоток свежего воздуха, как вера в весну, в ее обновление. В ее чудодейственную жизненную силу и обновление. А под этим лежит очень чуткое и очень сострадательное сердце.

Я все время говорю сейчас слова: СОВЕСТЬ, СЧАСТЬЕ, СОСТРАДАНИЕ…

Они имеют вначале «С» («Со»), («С) (о чем было сказано о «слове», о «свободе»)

Это такая подковка, которая замыкается на человеке. – Обобщение с миром.

И во всех этих словах есть великая тайна.

Слово – ловит информацию, смыслы, собирает и в каком-то очень глубоком колодце удерживает в нашем сознании.

Счастье – мы счастливы только, когда мы чувствуем, что мы объединяемся с чем-то целым, что с цельностью мы едины. Мы – часть. Вот эти моменты как озарение, как мгновение…людей, которые самоустремлены к небу. Но эти мгновения - это, действительно, то, ради чего стоит жить. Потому что – луч, это свет, это дыхание, это чувство перспективы. Это ощущение своих возможностей, самостояния, расправленных крыльев.

А.С.Пушкин - счастливый, светлый, радостный, солнечный поэт! Так мы его воспринимаем, это солнце нашей поэзии, т.е. всеосвещающий. Он что, не знал, что такое страдание? Да вот именно это и рождало его светлую радость. Именно эта его африканская бурная страсть и ее преодоление заставляли выражаться в поэзии максимально ярко и охватывать целое, чтобы свет оставался снаружи.

 (Читает «Мороз и солнце»)

Вот, что такое А.С.Пушкин! В нем наша русская среда, которая на 8\12 – холод и мороз, и его африканская пламенеющая душа. Пушкин – это внутри огонь, снаружи – холод. И это он всегда сохранял, такова была его натура: она всегда пышела жаром и солнечной энергией. Это стихотворение казалось бы. Такое легкое, такое поверхностное, такое благодатное, никаких таких конфликтов нет!

Сколько здесь человека, сколько – восприятия, сколько здесь сущностных отношений к дню, к событию, к этому явлению светлого, солнечного, морозного дня. Их двое! Она не хочет просыпаться! Она спит, она вообще не любит деревню! И я смею это утверждать, потому что «берег милый» не «для нас», а – «для меня», и – «она печальная сидела», и эта печаль тянется из вчерашнего вечера. А ему так хочется сегодня каким-то образом приобщать ее к собственному восторгу. И в этом–то заключается конфликт и, если хотите, вся жизненная трагедия Пушкина и Н.Н.  А тем не менее – и свет, и – солнце…мороз… день чудесный… И столько возможности опалить подругу радостью, светом, оптимизмом, желанием жить, полюбить эту картину! Он нас просто влюбляет! В эту картину!..

Когда мы к Пушкину прикасаемся, то ощущение вот этого дрожания, эмоциональной раскаченности очень мощной волны, которая просто буквально сдергивает тебя с пассивности. Этого невозможно не ощущать.

Поэтому очень часто интерпретаторы, чтецы, читая пушкинские стихи, становятся патетичными, взмывают в выси такой самовибрации! И уходят,... и - от мысли, и – от духа Пушкина уходят, несут себя. С этим очень трудно справиться, не думайте, что это все просто. Но, когда артист выходит к зрителю, он должен, прежде всего, думать о том, чтобы отдать зрителю автора, а не себя. Это легко сказать, но очень трудно сделать, потому что, опять-таки каждый организм субъективен, он вибрирует, несет себя в его внутреннем импульсе такое чувство собственного преображения, что не поделиться этим было бы обидно. Но – все равно, надо постараться отодвинуть себя на второй план и преисполниться благоговением к автору, его произведению. Мощь от этого не умалится, если ты несешь в себе содержание, автора и смысл произведения. Результат не только не умалится, а и увеличится, благодаря живому огню и заряженности чтеца автором, его произведением, не касаясь сверхвысоких температур. 

Мы знаем, что нужно направление для того, чтобы шел ток, а направление связано с сопротивлением. Как пример уместен здесь «Памятник» Пушкина.

К нам из Рима пришла эта «формула» «Я памятник себе воздвиг». И наши русские авторы как-то ощутили себя (сопричастно) с этой формулой. Почему? Не потому, что они были самоуверенны и самодемонстративны. Нет! Они этот памятник строили для кого-то. Для памяти, людской памяти, а не для себя.

«Мне 17 лет уже, Ты целуй меня везде» Опустошение душ! Это издевательство! Тайное издевательство над нашим национальным самосознанием. Я не хочу сейчас никого корить, я зову вас совсем к другому, я зову вас к ощущению, что мы можем опираться на нашу богатейшую русскую речь как на замечательный пьедестал самостояния, обеспечивающий нам достоинство, право разговаривать, убеждать, собеседовать.

Почему так красиво говорят русские эмигранты? Красивее, чем русские, живущие на своей земле..? Они стояли на паркетине своей речи, среди житейского чужого моря, они опирались на эту речь, на русское достояние своей русскости, сознательно и бессознательно. Они хранили её, как свечу горящую, русскую речь! И потом: если они не доверяли бы друг другу, если бы они не чувствовали братства, если бы там, в своей чужбине, они не ощущали себя как некое единство, они бы не выстояли, не выжили. А они выстояли и выжили.

Я смотрю на дочь Деникина, её благородство меня просто ошеломляет. А почему мы не можем иметь такого же благородства, достоинства, красоты покоя внутреннего? Не просто можем, а имеем право! И – должны! Если человек приходит на лекцию, значит, у него есть желание, импульс чего-то хотеть услышать, что-то понять, как-то подняться, осмыслить проблему. Мне кажется, что это должно сейчас кругами расходиться и адептов зарабатывать за счет сознания необходимости того, что нам недостает еще любить, кроме нашего русского достояния? Мы должны все-таки ощутить, что это - Красота, что это - Большое Богатство.

Я вам читала Тургенева, я вам прочла Бунина, Гумилева, Пушкина, Тютчева, я вам прочту маленькое стихотворение А. Ахматовой, которая прожила тяжелую жизнь в советское время. Её затаптывали, мариновали, исключали вообще из жизни, сослали сына, убили мужа, наушники и подслушивающие аппараты были везде! Она жила, как в щели! Эта поэтесса начинала, как эстетствующая декадентская женщина с таким высокомерием «эго», но она в жизни пережила одного, другого, третьего…Она прошла сквозь блокаду Ленинграда, она оказалась в Ташкенте, когда их вывезли из блокады…

Она почувствовала, что она – носительница эпохи! И эта ответственность сделала ее глубочайшим художником ХХ века! Это как бы Светоч, завершающий весь «Серебряный век»!

Она пишет:

Мы знаем, что ныне лежит на весах…

Я бы хотела на этом закончить.

Благодарю вас!

Ответы на вопросы:

1)      Умение чтеца делаться не только рассказчиком и докладчиком, но еще и собеседником  – я буду раскрывать тему, как слово от печатного, проходя сквозь сознание, желание, одержимость интерпретатора идет к слушателю и преображается в слово Зримое. И, я думаю, что вы видели кое-что, когда я читала, и – если да – то я счастлива.

2)      (о нашем коллективе – мы по любви связаны жаждой через слово обновляться и обновлять себя и нести публике живое слово и питать эту жажду общения, о которой мы говорим) Пришли к нам с ТВ: «А вам не кажется, что у вас – секта?» - У нас свободно… «А нам кажется, что у вас общество взаимного восхищения..»

3)       Из всего можно сделать (что угодно). Человек дуалистичен! Когда нет импульса созидания, начинается импульс деструкции - тут же все начинается разламываться, деструктировать и превращаться в прах. Это так легко делается. И культурная революция  - тому доказательство. На деструктивной основе построена вся разрушительная модель.

4)      Об искусстве и репродукциях.: Произведение искусства уникальное и монологичное. И всякое «мульти» – это голос времени. Мультиискусство – это размножение образа. Что только не делали с Монной Лизой!… Увидев репродукцию, надо захотеть увидеть подлинник.

5)       Что такое духовность?- Это чувство общности с источником творческого света, чувство целого. А всякое раздробление есть чувство самости и индивидуального заблуждения. В саду цветут все цветы, но самое главное , чтобы в нашем сознании не умерло ощущение структурного, постоянное желание видеть цельное и красоту и понимать и чувствовать ее. Поэтому все вместе в искусстве называется, в высшем смысле Райский сад.

6)      Сказка – есть хранилище Красоты, гармонии, человеческой мудрости, а главное – формы, которая в себе несет нескончаемую глубину. Если сказка сохранила свою созидательную основу, пройдя через уста, значит, в ней есть то, чего не мог исказить интерпретатор.  СПАСИБО!