Сергей Женовач

"Экран и сцена", №28-29, 07-2007

13 июля Петру Наумовичу Фоменко исполнилось 75! "Экран и сцена" с радостью присоединяет свои восхищение и поздравления к общему могучему потоку речей во славу любимого режиссёра. Для меня всё, что связано с Петром Наумовичем Фоменко, – это большая часть моей жизни. А когда человека любишь, уважаешь (а он действительно для меня главный учитель) и, зная, как он сам не любит давать интервью, говорить о себе, сразу представляешь его ухмылку, его взгляд из-под бровей. Но не высказаться нельзя, и дело не в юбилее. В день рождения, несмотря на всю суету, хочется просто признаться в любви.

Пётр Наумович – это некая стихия, некое явление природы, некая природная аномалия. В Петре Наумовиче очень сильно лицедейское, непредсказуемое начало. Он удивительно парадоксально мыслит, блистательно владеет интонацией, только ему одному ведомой, одному ему присущей. Он парадоксален сам по себе. Неслучайно у него любимые слова – "но" и "хотя". И сразу весь смысл переворачивается. Он великий лицедей и провокатор. Фоменко любит взрывать ситуацию, непредсказуемо её разворачивать, и в этом он всегда живой, подвижный, интересный.

Петру Наумовичу я не просто признателен, благодарен. Благодаря ему у меня возникла возможность постигать профессию, что-то принимая, что-то не принимая. А самое важное, самое главное – можно было заниматься театром, оставаясь верным самому себе. У Петра Наумовича есть замечательное свойство – он никогда не навязывает себя другим. Ему всегда легче уйти в сторону, убежать. Он и на все свои дни рождения куда-нибудь убегает, и в этот раз 13 июля его тоже наверняка в Москве не будет.

И хотя сейчас мы видимся редко, и я не работаю в "Мастерской", занимаюсь "Студией театрального искусства" и со студентами на режиссёрском факультете ГИТИСа, всё равно всегда нахожусь во внутреннем диалоге с Петром Наумовичем. И мне кажется, что такое общение не менее прочное и весомое, как если бы мы встречались каждый день. Происходит некое осмысление тех лет, которые пройдены вместе. Это и пять лет учёбы, и больше пятнадцати лет педагогической деятельности. Петру Наумовичу удалось собрать на своём курсе в ГИТИСе потрясающую команду педагогов. Не просто людей, которые похожи друг на друга, – они абсолютно разные. И он был главой этой многоголовой "гидры", которая и дала такой мощный эффект. После его ухода из института, конечно, было трудно, и, главное, мне казалось правильным сохранить эту команду педагогов. Потому что и Евгений Борисович Каменькович, и Ольга Васильевна Фирсова, и Сюзанна Павловна Серова, и Алла Михайловна Сигалова, и Николай Васильевич Карпов – это те люди, которые услышали друг друга и вместе, но с разных ракурсов, занимались одним педагогическим процессом. Пётр Наумович умел жить в педагогическом ансамбле, оставаясь "хоровождём". И хотя, я повторю, Пётр Наумович склонен к взрывам, провокациям, это не мешало ему, а наоборот помогало не уйти в какую-то эйфорию от того, что мы все вместе делали. И те уроки, которые остались в памяти, мне помогают.

Например, когда приходил новый курс, Пётр Наумович говорил, что надо начинать всё с нуля. Набранный курс определяет программу обучения. Люди определяют программу, а не программа людей. Я также всегда вспоминаю мысль Петра Наумовича о том, как важно в жизни держать удар, и от хвалебных, и от критических слов. А когда мы ещё учились, я даже записывал "словарь терминов" Петра Наумовича. Сейчас эти слова, наверное, уже другие, но тогда были и "магический кристалл", и "энергия заблуждения". Это толстовское выражение, которое благодаря Петру Наумовичу вольно вошло в обиход и критических статей, и интервью.

И конечно, всегда восхищает любовь Петра Наумовича к слову и к автору. Он предан своим авторам – Пушкину, Толстому, Островскому, Бахтину, тем, кто сопровождает его всю жизнь. У меня были действительно счастливые моменты, когда в Театре имени Маяковского я вместе с однокурсником Сергеем Качановым был ассистентом режиссёра на спектакле "Дело" по Сухово-Кобылину. Спектакль, к сожалению, в этом театре не вышел, но это была для меня школа разбора и анализа.

Для Петра Наумовича "что" есть "как", а "как" есть "что". Когда ты начинаешь постигать профессию, возникает некое образное решение, но что оно означает, и что за ним стоит, сам человек не всегда осознаёт, и иногда этот шифр и другому человеку не внятен. Иной наоборот – знает, может говорить часами о том, что хочется сделать, а в пространстве, ритме, мизансцене он это выразить не сможет. У Петра Наумовича сразу рождаются решения. И он ими жонглирует, он их меняет, переставляет, но они в нём существуют. Как и стихия игры, нежности, трогательности по отношению к персонажам. Он замечает в них и смешное, и забавное, то, что мы на курсе называли "светлым идиотизмом". Он удивительно наблюдателен, подмечает детали. Он очень любит предлагать актёрам неожиданные "приспособления", которые и становятся образом спектакля. Иногда, к сожалению, бывает, что артисты этим прикрываются, а у Петра Наумовича если убрать "как", ты уберёшь "что". Для меня это высшее проявление принадлежности к режиссёрской профессии.

К Петру Наумовичу очень поздно пришло признание. Поздно строится театр, всё очень-очень поздно. Он и раньше ставил потрясающие, изумительные спектакли, переворачивающие наше представление о театре. Один из моих любимых спектаклей Фоменко – "Плоды просвещения", который многие годы с успехом шёл в Театре Маяковского и который я смотрел несколько десятков раз – мне кажется, перевернул сознание многих театральных людей. Есть спектакли, о которых пишут, которым дают премии, которые мелькают в рейтингах, а есть спектакли, которые поворачивают режиссёрскую мысль. Играть или ставить после этого, не учитывая этот опыт, уже нельзя. И профессиональные люди, любящие и чувствующие театр, знают, какие спектакли меняют театральное мышление.

Как, например, когда-то перевернул сознание зрителей и профессионалов замечательный студенческий спектакль "Борис Годунов", поставленный Фоменко на курсе Оскара Яковлевича Ремеза в ГИТИСе, когда в основе лежало дыхание пушкинского стиха, когда ритм объединял образ мысли и способы игры. Это было здорово. Некоторые даже во время спектакля сидели с диктофонами – записывали вот этот ритм стиха, этот единый сплав "как" и "что".

Пётр Наумович не переделывает прозу, а ищет сценический ход, он вычитывает театр из прозы. И ставит Толстого, ставит Пушкина, ставит Бахтина. И делает это с присущей ему любовью к авторам и остервенелостью в работе. Он пьянеет от работы. Он может репетировать сутками в буквальном смысле этого слова. Он очень тонко чувствует интонацию того или иного произведения, и его спектакли интересно не только смотреть, но и слушать.

Хочется пожелать Петру Наумовичу сил, терпения для того, чтобы строить свой дом-театр на берегу реки Москвы.

Петра Наумовича часто за глаза называют Фомой. Я никогда не мог этого себе позволить. Для меня он всегда Наумыч, – непредсказуемый, взрывной и одновременно мудрый, по-детски наивный, порой беззащитный и трогательный, а иногда упрямый и капризный, и, конечно, светлый и чуть сентиментальный. Это всё для меня Наумыч.

Материал сайта: